Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ |
Недельная глава «Вайехи» начинается словами: «И жил Яаков в земле египетской семнадцать лет; и было дней Яакова, годов жизни его, сто сорок семь лет. И подошло время Израилю умереть, и призвал он сына своего Йосефа, и сказал ему: если я нашел благоволение в очах твоих, то положи руку твою под бедро мое и окажешь мне милость и верность: не хорони меня в Египте.» (47:28-29)
Раши со ссылкой на Берешит Раба (96) объясняет это нежелание Иакова быть погребенным в Египте страхом, что египтяне станут поклоняться ему как божеству.
Но с чем было связано это неожиданное опасение? Почему ничего подобного Иаков не ожидал в земле Кнаан? Разве там не было таких же язычников, отправляющих культы, мало чем отличающиеся от египетских?
Естественно предположить, что опасение Иакова было связано именно с особенностью египетской религиозности, было связано с практикой египтян обожествлять своих скончавшихся политических лидеров. Наблюдая в течение семнадцати лет за египетской жизнью, Иаков мог прийти к заключению, что такая «почесть» угрожает его сыну - Йосефу, и, соответственно, также и ему как его отцу. В этом случае египтяне поклонялись бы Иакову как какому-то проявлению одного из своих божеств.
Однако не исключено, что ситуация была и более сложной. Не исключено, что семья Иакова была замечена какими-то египтянами как весьма неординарная в религиозном отношении. Не исключено, что какие-то египтяне оказались под большим впечатлением от личности самого Иакова, как позже некоторые из них оказались под впечатлением от личности Моше, как сказано: «Моше был весьма велик в земле Египетской, в глазах рабов Паро и в глазах народа». (Шмот 11:1-3)
Когда речь дойдет до истории исхода евреев из Египта, я надеюсь подробнее остановиться на вопросе почитания Моше египтянами, но сейчас ограничусь лишь упоминанием следующих слов Торы: «Народ же увидел, что Моше долго не сходит с горы, и собрался народ к Аарону, и сказали ему: встань, сделай нам божество, которое шло бы пред нами; ибо сей муж, Моше, который вывел нас из земли Египетской, – не знаем, что с ним случилось.». (32:1)
Некоторые понимают эти слова именно в том смысле, что египетские фанаты Моше, вышедшие вместе с евреями, уже давно обожествили своего лидера, и именно поэтому, когда он исчез, стали подыскивать ему божественную замену. Иными словами, Иаков мог опасаться, что вокруг поклонения ему как божеству будет стоять не природный египетский культ, а искаженный культ его собственной религии, а именно поклонение истинному (а не ложному богу) в лице человека.
Как известно, подобный культ со временем действительно образовался. Богом неожиданно был объявлен не римский император, а еврейский ребе, распятый по приговору римского прокуратора!
Иудаизм нельзя удивить парадоксом присутствия Бесконечного в ограниченном протяженном пространстве. Например, относительно слов Торы: "Поставят Мне святилище, и Я буду обитать среди них» (Шмот 25:8) в мидраше «Шмот раба» говорится: «Когда Моше услышал эти слова, он сказал: Но ведь сказано «Небеса и выси небес не могут вместить Тебя" (1 Малахим 8:27). Ответил Всевышний: Это не так, как ты думаешь. Построй шатер из двадцати балок на северной стороне, из двадцати на южной и из восьми на западной, и Я спущусь на землю и явлю Себя в этом ограниченном пространстве». Однако, как известно, ни к какой идее Боговоплощения это не привело. Евреи признают свою исключительную близость к Создателю, даже считают себя носителями самой Божественной искры, однако при этом они в такой же мере противятся собственной сакрализации, как и сакрализации инородцев.
В рамках этой статьи я не рассчитываю найти точную формулировку, позволяющую отличить в этом пункте иудейский и христианский подходы. Здесь мне достаточно отметить только одно связанное с этим вопросом расхождение: если иудейская религиозная стихия отмечена открытостью и диалогичностью, то христианская характеризуется онтологической завершенностью; если для иудея история ежесекундно творится его преданностью Завету и отступлением от него, то для христианина история уже свершилась в недрах самого Божества.
В той мере, в какой еврей готов признать в христианстве производную своей идеи, он видит в ней одновременно также и ее фиксацию, если угодно… ее распинание. В этом смысле главнейший религиозный символ христиан – распятие - символичен дважды. Эта фиксация обнаруживает себя на всех уровнях. В этом смысле достаточно сравнить еврейский ТАНАХ, открытый истории и продолжающийся в ней, и христианскую Библию, забегающую вперед исторического процесса и делающую вид, будто бы все уже позади, будто бы итог истории уже подведен.
Так, Соловьев в своей работе «Русская идея» пишет: «Если взять нашу христианскую Библию, собрание книг, начинающееся книгой Бытия и кончающееся Апокалипсисом, и разобрать ее помимо каких бы то ни было религиозных убеждений, как простой исторический и литературный памятник, то мы принуждены будем признать, что перед нами произведение законченное и гармоничное: создание неба и земли и падение человечества в лице первого Адама - в начале, восстановление человечества в лице второго Адама, или Христа, - в центре, и в конце апокалиптический апофеоз, создание неба нового и земли новой "в них же правда живет", откровение преображенного и прославленного мира, Нового Иерусалима, нисходящего с небес, скинии, где Бог с людьми обитает (Алок. XXI). Конец произведения связан здесь с началом, создание мира физического и история человечества объяснены и оправданы откровением мира духовного, представляющего совершенное единение человечества с Богом. Дело завершено, круг замкнулся, и даже с чисто эстетической точки зрения ощущается удовлетворение. Посмотрим теперь, как заканчивается Библия евреев. Последняя книга этой Библии есть "Дибрэ-га-ямим", книга Парали-поменон, и вот заключение последней главы этой книги: "Так говорит Кир, царь Персидский: "Все царства земли дал мне Бог небесный; и Он повелел мне построить ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас - из всего народа Его? Да будет Бог его, с ним и пусть он туда идет!"
Между этим заключением и заключением христианской Библии, между словами Христа во славе Его: "Я Альфа и Омега, начало и конец; я даю жаждущему от источника воды живой даром; победивший унаследует все, и Я буду его Богом и он будет Мне сыном", между этими словами и словами царя персидского, между этим домом, который надлежит воздвигнуть во Иерусалиме иудейском, и жилищем Бога и с Ним людей в новом Иерусалиме, сходящем с небес, контраст воистину поразительный. С точки зрения евреев, отвергающих великую универсальную развязку своей национальной истории, открытую в Новом Завете, пришлось бы признать, что сотворение неба и земли, призвание, возложенное на патриархов, миссия Моисея, чудеса Исхода, откровение на Синае, подвиги и гимны Давида, мудрость Соломона, вдохновение пророков - что все эти чудеса и вся эта святая слава привели в конце концов лишь к манифесту языческого царя, повелевающего горстке евреев построить второй Иерусалимский храм, тот храм, бедность которого по сравнению с великолепием первого вызвала слезы у старцев Иудеи и который впоследствии был расширен и украшен идумейцем Иродом лишь для того, чтобы быть окончательно разрушенным солдатами Тита. Итак, не субъективный предрассудок христианина, а памятник национальной мысли самих евреев ясно доказывает, что вне христианства историческое дело Израиля потерпело крушение». Как мы видим, даже вполне сочувствующий еврейству христианин может не понимать его главных духовны преимуществ.
Книга евреев - принципиально открытая книга, книга, перерастающая в историю. ТАНАХ заканчивается признанием еврейского культа языческим царем, т.е. началом распространения света Торы среди народов. Однако этот этап очевидно не может быть достоянием чисто еврейской книги, каковой является ТАНАХ. Представляя собой (в определеном срезе) описание истории еврейского народа, ТАНАХ заканчивается ровно в том месте, где эта его история начинает становиться также и достоянием всего человечества. Но сама история при этом не прекращается.