Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ

АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты

К содержанию

Недельная глава "Вайехи"

CМЕРТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ («Вайехи» 5762)

Величие атеизма

Недельное чтение «Вайехи» начинается словами: «И жил Иаков в земле египетской семнадцать лет, и было дней Иакова, годов жизни его, сто сорок семь лет. И подошло время Израилю умереть» (47.28).

Фактически вся глава «Вайехи» занята предсмертным периодом жизни Иакова и его «духовным завещанием» - благословением сыновей. Все в этой главе, как и во многих других местах Торы, посвящено тем, кто остается, а не тем, кто уходит. В этом отношении (как впрочем и во многих других)Тора представляет собой полную противоположность знаменитой буддистской книге Мертвых.

Некоторых удивляет то, что в Торе отсутствует представление о загробном мире. Два раза в Торе (Брешит 37.35 и Бемидбар 16.30) вскользь упоминается преисподняя («шеол»), но полноценные высказывания о загробном существовании появляются только в пророческих книгах. Что же касается идеи воскресения, то в открытом виде она ни разу не встречается во всем ТАНАХе. Атеисты даже злорадствуют по этому поводу и уверяют, что веру в бессмертие души евреи придумали позже. Но это, конечно, не так. Для патриархов и их ближайших потомков потустороннее существование представлялось столь естественным, что его попросту никак не выделяли. Представления о бессмертии души стали вырабатываться по мере того, как стали зарождаться сомнения («Кто знает, возносится ли ввысь дух человеческий, а дух животных – нисходит ли вниз, в землю?» Коэлет 3.21). Так Сократ в платоновской диалоге «Федон» приводит свои четыре доказательства бессмертия души в контексте сомнений Кебета, высказанных с беспощадной прямотой: «То, что ты говорил о душе, вызывает у людей большие сомнения. Они опасаются, что, расставшись с телом, душа уже нигде больше не существует, но гибнет и уничтожается в тот самый день, как человек умирает. Едва расставшись с телом, выйдя из него, она рассеивается, словно дыхание или дым, разлетается, и ее уже решительно больше нет»

Как бы само естество человека, его животное начало побуждает испытывать этот утробный страх – страх полного уничтожения. Причем сознание не только не изгоняет этот страх, но выводит его на следующий уровень. Осознание смертности обесценивает все смыслы и цели повседневного существования, делает невозможным осуществление элементарных созидательных действий. «Зачем? Ведь все равно ты умрешь!» - шепчет человеку отравленный осознанием смертности разум. Еще хуже приходится «высоким идеалам». Как справедливо писал Достоевский: «Любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и совсем не возможна без совместной веры в бессмертие души человеческой».

Миллионы атеистов живут, не задумываясь над разрушительностью своего мировоззрения. Но вместе с тем нашлись атеистические экзистенциалисты (прежде всего Камю), которые дерзнули искать смысл жизни даже при условии, что они совершенно всерьез смертны. Они показывали, что следует выбирать жизнь, даже если мы уверены, что жизнь ограничивается земным существованием. Арсенал их аргументов достаточно скуден и в пределе сводится к одному: достоинство человеческой свободы и человеческого разума столь велики, что даже если мы посчитаем, что они представляют собой не более чем мгновенную вспышку, мы обязаны почтить их святость, мы обязаны сохранять самоуважение. Как писал Паскаль: "Человек - это лишь тростник, и притом очень слабый по природе, но этот тростник мыслит. Пара, капли воды достаточно, чтобы его умертвить. Но если бы даже вселенная раздавила его, человек все-таки был бы более благороден, чем то, что его убивает, потому что он знает, что он умирает, а вселенная ничего не знает о том преимуществе, которое она имеет над ним».

Итак, истинное величие человека состоит в том, что он не становится подлецом и самоубийцей даже тогда, когда приходит к уверенности, что его душа исчезнет навсегда. И это последнее «остаточное» величие - самое чистое и самое бескорыстное из всех возможных. Это с одной стороны, со стороны атеистов. С другой стороны, со стороны верующих вопрос бессмертия души в действительности остается открытым!

И дело даже не в том, что идея Всевышнего не связана напрямую с идеей человеческого бессмертия (что в свое время позволило саддукеям («цдуким») отказаться от веры в бессмертие души). Дело в том, что даже веря в то, что человеческая душа в принципе бессмертна, никто из верующих не может поручиться, что это бессмертие относится к нему. Ведь в принципе религия допускает так же и полную гибель души! Однако прежде чем рассмотреть религиозные представления о возможности уничтожении души, попытаемся задуматься над тем, что вообще представляет собой смерть? Чему она соответствует в духовном мире, в мире «платонических идей»?

Вторая смерть

Почти все религии исходят из веры, что у всякого предмета в этом мире имеется его духовный прообраз. Так, некоторые мистики отмечают, что животный мир соответствует многообразию человеческих чувств и эмоций, деревья – познанию, металлы духовной твердости и т.д. Или, например, легко заметить, что телесная половая близость создана по образу духовного сближения душ, что в телесной любви отражается любовь духовная.

Однако в смерти мы этого, как будто бы, не замечаем. Смерть вроде бы относится к тем редким предметам, которые не имеют прообразов, в которых различия между тем и этим миром стирается. Например, некоторые мистики отмечают, что дар зрения трансцендентен, что душа, покинувшая тело, видит точно так же, как она видела глазами. Это звучит правдоподобно. Я слышал про одного человека, потерявшего зрение в результате химического ожога. Когда он пережил клиническую смерть, то дар зрения на несколько минут вернулся к нему, и он увидел врачей, занимающихся его реанимаций. После того как они спасли его, вновь наступила мгла. Таким образом, легко заключить, что зрение телесное и зрение духовное – это одно и то же зрение. Создается впечатление, что смерть относится к предметам того же рода.

В самом деле, разве наша земная телесная смерть, которой боится атеист, не совпадает по своему смыслу с той вечной смертью, которой боится верующий? Создается впечатление, что смерть земная и смерть вечная – это одна и та же смерть, что между ними существует тождество, а не соответствие, что страх смерти, который мы испытываем почти физиологически – это один и тот же - сквозной для всех миров - страх.

Ведь когда мы боимся смерти, мы боимся не телесной смерти, мы боимся именно того уничтожения нашей души, возможность которого иудаизм не только не отрицает, но (в отличие от христианства) открыто допускает.

Действительно, высказываний о том, что грешная душа может быть уничтожена, в еврейской традиции можно встретить немало. «Так сказал Господь Пресвятой: Смотри: Я пречист, и обитель Моя чиста, и слуги Мои чисты, и душа, которую Я даю тебе, чиста. Если ты вернешь Мне ее такой, какую Я дал ее тебе, хорошо; а если нет – Я сожгу ее перед тобой» (Кохелет Раба 12.7).

Кто-то скажет, что эти слова имеют отношение лишь к каким-то тяжким грешникам. Так Виленский Гаон пишет: «Есть четыре вида кошерования посуды – прокаливание в огне; погружение в кипящую воду, которая представляет собой сочетание воды и огня; окунание в холодную воду; а глиняная посуда кошеруется разбиением. И этому соответствует четыре вида людей: праведники, средние, нечестивцы и совершенные злодеи. И когда переходят реку Динур, каждый судится согласно его деяниям. Праведники судятся холодной водой, нечестивцы – огнем, средние водой и огнем, т.е. кипятком, а те, кто следуют за животной душой, истребляются там, поскольку если глиняная посуда разбилась, ее невозможно починить»

Но что значит тяжкие грешники? Какой нормальный человек не воспринимает себя – по крайней мере периодически – как тяжкого грешника?

В Гемаре (Нида 30.б) говорится о заклятии, которое произносит ангел перед рождением человека: «Будь праведен, и не будь нечестив, но даже если весь мир скажет тебе: ты праведен, считай себя нечестивым. И знай, что Господь пречист, и слуги Его чисты, и душа, которую Он тебе дал, чиста. Если сохранишь ее в чистоте – хорошо, а если нет – Я возьму ее у тебя». Если вдуматься, то это заклятие прямо предписывает праведнику опасаться того, что его душа может быть уничтожена!

Поэтому не удивительно, что страх уничтожения души – т.е. то самое представление о смерти, которое преследует атеистическое общество Нового времени, в каком-то смысле всегда разделяли и благочестивые верующие люди! Страх полного исчезновения – это таким образом здоровый элемент того «страха Божия», который является основой всякой подлинной веры.

Ничто, мне думается, так не свидетельствует об этом, как следующая история, рассказанная в Гемаре (Брахот 23.б): Ученики застали раби Йоханана бен Закая плачущим. Он объяснил им: «Если бы меня вели к царю из плоти и крови, который сегодня здесь, а завтра в могиле, и если он разгневается на меня, его гнев не вечен, если в темницу меня заточит, то заточение не вечно, если он умертвит меня, то не навеки, и к тому же я мог бы уговорить его или подкупить, и все же я бы страшился. А ныне меня ведут, чтобы мне предстать перед Царем над царями, Святым, благословен Он, Кто жив и сущ во веки веков. Если Он разгневается на меня, Его гнев вечен, если меня заточит, заточение вечно, если меня умертвит, эта смерть навеки, и я не смогу ни подкупить Его, ни уговорить… Как же мне не плакать».

Итак, вроде бы страх смерти атеиста ничем не отличается от страха благочестивого человека, ужасающегося «смертью навеки». Но разве тогда не следует воспринять атеистический экзистенциализм, исходящий из одного «остаточного» человеческого достоинства, как некое последнее откровение, как тот предел трезвой требовательности к себе, который никогда и никому уже не дано будет превзойти?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, относительно всего сказанного важно сделать одно уточнение. В определенном аспекте земная смерть все же существенно отличается от вечной смерти. В действительности «смерть навеки» и смерть земная – это не одна и та же смерть, как одним и тем же даром является зрение души воплощенной и развоплощенной. Смерть земная отличается от «смерти навеки», как любовь телесная отличается от любви духовной. Хотя единение тел отображает идею единения душ, само это телесное единение вовсе не предполагает, что души так же единятся. Напротив, в значительном числе случаев происходит прямо обратное, а именно, в сексе люди используют друг друга, а не любят.

То же самое мы имеем и в случае смерти. При всем том, что животный страх смерти и страх «смерти навеки» восходят к одному корню, при всем том, что они растут из одного смысла, они отличаются по самой своей сути. Действительно, животный страх смерти был до сих пор как раз одним из самых действенных средств лишения жизни вечной. Животный страх смерти не раз заставлял людей ценою сохранения своей земной жизни отказываться от жизни вечной. Ибо тот, кто ради сохранения своей временной жизни убил другого, в вечности убил самого себя.

Таким образом можно сказать, что животный страх земной смерти заманивает человека в вечную смерть, а страх вечной смерти делает бесстрашным перед лицом смерти земной.

К содержанию

© Netzah.org