Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ

АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты

К содержанию

Недельная глава "Мишпатим"

СИМВОЛИЗМ И РЕАЛИЗМ («Мишпатим» 5763)

Источник еврейской мистики

В недельном чтении «Мишпатим» описывается сцена, предшествующая восхождению Моше на гору Синай. Именно тогда народ произнес знаменитые слова: «сделаем и поймем». Однако примечательна эта сцена не только этим, но также и тем, что она представляет собой описание некоего мистического видения, для Торы совершенно несвойственного.

Авраам Ибн-Эзра и Рамбан считают, что видение, описанное в этом эпизоде, было подобным тому, которое открылось пророку Иехезкелю. Иными словами, что эта сцена – источник «Маасе Меркава», источник тайных мистических знаний связанных со Всевышним. Приведу этот уникальный фрагмент: «И взял Моше половину крови, и влил в чаши, а другою половиною крови окропил жертвенник. И взял книгу завета, и прочитал вслух народу, и сказали они: все что говорит Господь, сделаем и поймем (послушаемся). И взял Моше крови, и окропил народ, и сказал: вот кровь союза, который заключил с вами Господь обо всех словах этих. И взошел Моше и Аарон, Надав и Авиу, и семьдесят из старейшин Израиля. И видели они Бога Израилева, и под ногами Его как образ кирпича из сапфира и, как самое небо, по чистоте. И на избранников из сынов Израилевых не простер Он руки своей. И видели они Бога, и ели и пили» (24.3-11).

Итак, это явление «Бога Израилева» радикально отличается от любых других описанных в Торе аналогичных явлений. Действительно, все прочие откровения Всевышнего патриархам еврейского народа являлись личными обращениями к ним. В этой же сцене нет никакого обращения, перед нами откровенно визионерская картина. Иными словами, в этой сцене описывается созерцание тайны Всевышнего как бы со стороны. Но присутствуя в Торе, это описание ясно свидетельствует о том, что мистическое предание иудаизма («маасе Меркава») восходит к синайскому откровению.

Раби Авраам Ибн Эзра пишет, что жертвенник располагался у подножья горы Синай. При этом «народ» представляли только старцы, кровью были окроплены только они. Потом присутствовавшие поднялись на гору, и узрели Всевышнего в пророческом видении Сидящим на троне. При этом сапфир, который они видели, был тот же самый, который фигурирует в видении Иехезкеля: «Над сводом же, который над головами их, - образ престола, подобным камню сапфиру, и над образом этого престола – образ подобный человеку, на нем сверху» (1.26) По Раши, они созерцали Всевышнего, продолжая есть и пить.

Тайная вечеря

Следует отметить, что эта самая мистическая сцена Торы, - как быть может никакая другая – используется христианством. Во всяком случае именно с этим мистическим видением христианство связывает свое центральное таинство – Евхаристию. В этой связи я бы хотел рассмотреть характер христианских притязаний на ТАНАХ и то, в какой мере эти притязания могут быть нейтрализованы.

Традиционное христианство считает, что все, что происходило в еврейской истории – это образы, которые становятся понятны в свете той «сути», которая открылась в «новом завете». Идея того, что Священная история - не вполне самоценное явление, но лишь «образ», принадлежит апостолу Павлу, который писал: «Все это происходило с ними, как образы; а описано в наставление нам, достигшим последних времен» (1Коринф 10.11).

Приведенная сцена созерцания Всевышнего перед восхождением Моше на Синай закономерно трактуется церковью именно так – это образ, и причем ключевой образ. Как я уже сказал, на этом образе основывается церковное таинство евхаристии. Как мы знаем, на трапезе, предшествующей своей гибели, Иисус тоже собрал избранную группу учеников, с которыми он тоже ел и пил. При этом Иисус тоже использовал чашу, перефразировав над ней слова Моше: «это – кровь моя нового союза» (Мф 26.26). После этого он «взошел на Голгофу».

Как мы видим, в сцене, послужившей основой для центрального христианского таинства, открыто использована самая мистическая сцены Торы. Во всяком случае апостол Павел совершенно однозначно трактует действия Иисуса в свете этих образов: «Моисей, произнесши все заповеди по закону пред всем народом, взял кровь тельцов и козлов,и окропил как саму книгу, так и весь народ. Говоря: это кровь завета, который заповедал вам Бог. Так же окропил кровью и скинию и все сосуды богослужебные. Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения. Итак, образы небесного должны были очищаться этими, самое же небесное лучшими этих жертвами. Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лицо Божие» (Евр 9.19-25)

Итак, христианство с одной стороны представляется своими приверженцами как суть, как непосредственная духовная действительность, а с другой использует иудаизм как своеобразный образ этой действительности, как служебный символ.

Роль символа

Между тем это общее отношение христианства к иудаизму как к символу порождает две тенденции внутри самой этой религии. Одна тенденция ведет к открытому антисемитизму маркионистского толка, вторая - к сионизму.

Тенденции эти скрываются даже не столько в отношении к самому иудаизму, сколько в отношении к символу как таковому. Согласно одному подходу, символ – это ключ к наиболее адекватному пониманию предмета, согласно второму, символ – это промежуточная форма, способная только все запутать, а не прояснить.

Так, противник «символизма» Гегель в следующих словах выразил свое отношение: «Все, что должно было бы служить символом, способно самое большое – подобно символам для природы Бога – вызывать нечто намекающее на понятие и напоминающее его: но если серьезно, то внешняя природа любого символа не подходит для этого, и отношение скорее оказывается обратным: то, что в символе намекает на некоторое высшее определение, можно познать только через понятие и сделать его доступным можно только удалением чувственной примеси».

В рамках этого отношения иудаизм (в структуре христианского видения) начинает выглядеть опасной и вредной примесью, от которой следует самым решительным образом очиститься. В своем раннем сочинении «Жизнь Иисуса» (1795) Гегель пишет: «На тридцатом году жизни он выступил с публичной проповедью своего учения… Личным примером и поучениями он старался изгнать из них иудейский дух с его ограниченностью и предрассудками, а также национальное высокомерие иудеев и наполнить их своим духом, который ценит только добродетель, не связанную с каким-либо отдельным народом или позитивным устройством».

Соответственно Гегель подчеркивает случайность появления чаши на тайной вечери – это просто «обычай восточных народов»: «И по обычаю восточных народов – подобно тому как еще в наши дни арабы освещают союз нерушимой дружбы тем, что едят от одного хлеба и пьют из одной чаши – он преломил хлеб и дал каждому из них, а после еды пустил по кругу чашу». Впрочем даже Гегель не мог отрицать, что в глазах самого Иисуса использование им чаши восходило в конце концов не к случайному «обычаю», а к тайнам Торы. Так Гегель вкладывает в уста Иисуса следующие слова: «Когда вы будете сидеть за дружественной трапезой, вспоминайте вашего старого друга и учителя, и подобно тому как пасха была для вас напоминанием о пасхе отцов ваших в Египте, а кровь - напоминанием о жертвенной крови, которой Моисей (24.8) скрепил союз между Господом и народом своим, так и вы, преломляя хлеб, вспоминайте о теле вашего учителя, принесенном в жертву людям, а держа чашу вина, о пролитии крови его!»).

Удаление «чувственной примеси» «ветхого завета» из христианства показалось важным делом для многих лютеран, выросших на Гегеле. Видный либеральный теолог первой половины прошлого века Гарнак писал в своей монографии, посвященной Маркиону: «Отвергнуть Ветхий завет во втором столетии была ошибка, которую отвергла великая церковь; удержать ветхий завет в 16 веке была судьба, от которой реформация не смогла уйти. Но сохранение его в протестантизме с 19-го века есть следствие религиозной и церковной косности». Короче говоря – ушло время символов, ушло и время «ветхого завета». Стоит ли после этого удивляться тому, что немецкий протестантизм, исходно не разделявший неоязыческих идей Гитлера, в тоже время легко принял нацизм и стал разрабатывать концепцию «арийского Христа»

Но к символу существует и другое отношение. Так А.Ф.Лосев пишет: «Символ вещи есть ее обобщение. Однако это обобщение не мертвое, не пустое, не абстрактное и не бесплодное, но такое, которое позволяет, а вернее, даже повелевает вернуться к обобщаемым вещам, внося в них смысловую закономерность. Другими словами, та общность, которая имеется в символе, имплицитно уже содержит в себе все символизируемое, хотя бы оно и было бесконечно».

Понятно, что при таком подходе «ветхий завет» будет обладать значительной жизненностью и религиозной ценностью, пренебречь которой будет казаться немыслимым. Само по себе это отношение, разумеется, не является стопроцентным предохранителем против антисемитизма (примером чему может служить тот же А.Ф.Лосев), и все же оно способно породить проиудейское и даже просионистское настроения. И именно таким путем пошли многие британские протестанты, которых еще с 17 века вдохновлялись идеями сионизма.

Однако понятно, что как в рамках одного, так и в рамкам другого понимания символа, иудаизм, воспринимающийся как символ, не обладает никакой самостоятельностью и сам по себе остается вне всяких интересов христианства. Желая сионистам удачи, американские баптисты руководствуются своими соображениями, они не воспринимают иудаизм всерьез.

Однако это не значит, что иной подход невозможен. Существуют христиане, которые не зависимо от того, как они относятся к символам, оказываются способными отнестись к «ветхому завету» и Израилю реалистически, т.е. восприняв иудаизм таким каков он есть.

Это факт. Такие христиане существуют, и их немало. Эти христиане полностью отказались от намерения обратить евреев. В свое время мне уже довелось сделать небольшой обзор христианских теологий, обеспечивающих этот подход («Иудаизм и христианство» 01.03.01). Сегодня я бы хотел вкратце обозначить его исторические иудейские корни.

Действительно общие принципы той христианской теологии, которая признает, что не только христианство – это иудаизм для неевреев, но что и иудаизм – это христианство для евреев, общие принципы этого диалогического отношения возникли в самом еврейском мире уже во времена Гегеля и даже ранее. В основе этих принципов лежит то общее положение, что для того, для кого значим Иисус, должна быть значима также и та религия, которую он исповедовал – иудаизм. Этот аргумент неоднократно привлекался в полемике иудаизма с христианством. Некоторые евреи издавно обращали внимание христиан на то, что их учитель был ортодоксальным иудеем, и какие бы они ни делали выводы из его слов, первый вывод надлежало было сделать в пользу самоценности и абсолютной религиозной значимости иудаизма. Так в дневнике Вольтера имеется одна любопытная запись: «Госпожа д`Акоста сказала в моем присутствии одному аббату, который хотел обратить ее в христианскую веру: «Ваш Бог родился иудеем?» - «Да». - «Он прожил свою жизнь иудеем?» - «Да». - «Тогда и вам следует стать иудеем».

Вынужденно втянувшийся в полемику с христианами Моше Мендельсон (1729-1786) писал: «Я не понимаю, каким образом даже те из нас, кто принял христианскую веру, могут освободить свою совесть от требований Закона? Иисус из Назарета никогда не давал понять, что он пришел, чтобы освободить от Закона дом Иакова. Он вполне ясно утверждал обратное, более того, он и поступал таким же образом. Иисус из Назарета соблюдал не только закон Моше, но и постановления раввинов. Все его поведение, как и поведение его первых апостолов соответствует раввинистическому принципу: Кто не родился в Законе, тот не связан Законом, но кто родился в Законе, должен жить по Закону и умереть по Закону».

К содержанию

© Netzah.org