Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ

АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты

К содержанию

Недельная глава "Трума"

НАСЛАЖДЕНИЕ И ДОЛГ ("Трума" 5771 - 03.02.2011)

Во времена пророчества человек в принципе мог обладать истиной в ее полноте, он исходил из цельного ниспосылаемого свыше знания. С утратой пророчества человек оказался вынужден полагаться в первую очередь на себя самого – на свою голову, и на свое внутреннее нравственное чувство. Пришли времена, когда мудрец оказался предпочтительнее пророка («Бава батра» 12).

Два вида праведности

В недельной главе "Трума" рассказывается о всенародном сборе пожертвований на строительство обители Всевышнего – скинии Завета: "И сказал Господь Моше, говоря: Скажи сынам израилевым, чтобы собирали для Меня приношение («трума»); от всякого человека, благорасположенного сердцем, берите приношение Мне". (25:1-2)

Итак, участие в сборе средств на строительство Храма не являлось для каждого израильтянина чем-то обязательным, не являлось в собственном смысле слова заповедью. Иными словами, это приношение не было налогом, не было чем-то вроде десятины, о которой упоминается в недельной главе «Корах» («А сынам Леви дал я всякую десятину от Израиля в удел») (Бемидбар 18:21).

«Трума», о которой говорится в нашей недельной главе, не имеет ничего общего с той «трумой», которая отделяется для когенов в порядке обязательного налогового сбора. «Трума», о которой говорится в нашей главе держалась на порыве, держалась на «благорасположении сердца».

Итак, мы видим, что само Писание различает два вида «пожертвований», два вида приношения с точки зрения их общего морального устройства: одно приношение, полностью предписанное свыше, и второе - держащееся на собственном человеческом энтузиазме. Что же касается устной Торы, то она вполне четко различает два этих типа благочестивого поведения. Так, рассматривая этот вопрос в своей книге «Шмона праким», Рамбам говорит о двух видах праведников: «яшар», то есть «прямой» и «кавуш», то есть принуждаемый извне. Если «яшар» полностью освободился от дурного побуждения и полностью совпадает с "побуждением хорошим", то в сердце «кавуша» постоянно продолжаются борения между добрым и злым началами.

При этом Рамбам замечает, что традиция расходится в вопросе того, какой из праведников достойней. Если еврейские пророки (вместе с нееврейскими философами) предпочитают «прямого» праведника, считают, что праведность состоит в полном внутреннем совершенстве, то еврейские мудрецы как будто бы выше ценят праведника постоянно принуждающего себя, праведника, в котором не прекращаются внутренние борения и который открыт всем ветрам.

Сам Рамбам объясняет это расхождение тем, что речь идет о разных предметах: пророки имеют в виду праведность в сфере естественной морали (связанной с законами типа «мишпатим»), в то время как мудрецы говорят о законах Торы («хуким»), выполнение которых никак не опирается на внутреннее нравственное чувство.

Чувство долга

Однако у этого расхождения между оценками пророков и мудрецов может иметься и иная причина, непосредственно связанная с самими их опытами, то есть с опытом пророчества и с опытом мудрости. Во времена пророчества человек в принципе мог обладать истиной в ее полноте, он исходил из цельного ниспосылаемого свыше знания. С утратой пророчества человек оказался вынужден полагаться в первую очередь на себя самого – на свою голову, и на свое внутреннее нравственное чувство. Пришли времена, когда мудрец оказался предпочтительнее пророка («Бава батра» 12). А потому и ситуация, в которой внутренняя борьба ведется на протяжении всей жизни, стала обычной.

Определенно можно сказать, что такое положение полностью подразумевалось во времена Талмуда. Например, в Трактате «Перкей авот» сказано: «если ты много занимался Торой, то дадут тебе большое вознаграждение, ибо надежен хозяин труда твоего, который даст тебе плату за работу, но знай, что праведникам воздается в жизни грядущей». (2:21) То есть при всем уважении к земной учебе и к земному знанию, надежда на обладание истиной полностью перемещается в грядущий мир.

То же касается и нашего общего духовного состояния, как сказано: "Момент покаяния и добрые дела в этом мире стоят больше, чем вся наша жизнь в мире грядущем; и момент духовного блаженства в грядущем мире стоит больше, чем вся наша жизнь в этом мире". (4:22).

Эти и многие другие слова ясно свидетельствует, что мудрецы не очень рассчитывали ни на достижение полноты знания в этом мире, ни на спокойную уверенность в себе. Со временем борьба с грехом все больше становится делом всей жизни, а не каким-то предварительным этапом. Так, в «Тании» мы читаем: «Пусть человек не приходит в уныние и не очень стеснится сердце его, даже если он всю жизнь пребудет в этой борьбе, ибо, может быть, для этого он и сотворен и в том его служение – постоянно покорять дурное побуждение ("ситра ахра") (Тания 27).

При этом интересно, что если во времена Рамбама философы видели праведность в полном подавлении дурного побуждения, то философия Нового Времени от этой оценки отказалась и присоединилась к позиции еврейских мудрецов. Во всяком случае, Кант занял в этом вопросе четкую и вполне радикальную позицию. «Добродетель» по Канту - «это моральный образ мыслей в борьбе». Признавать самоотверженные поступки заслуживающими уважения, по мнению Канта, можно лишь постольку, поскольку «имеются следы, дающие возможность предполагать, что они совершены только из уважения к своему долгу, а не в душевном порыве». «Высокое достоинство долга не имеет никакого отношения к наслаждению жизнью; у него свой особый закон и свой особый суд». «Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы пробудить волю, ты не угрожаешь тем, что внушало бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает в душу и даже против воли может снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение); перед тобой замолкают все склонности, хотя бы они тебе втайне и противодействовали...». Итак, ценен только тот поступок, который совершен по высшим соображениям долга, а не по естественной склонности, «под охотку».

Фридрих Шиллер написал эпиграмму, в которой смеялся над Кантом, что тот будто бы призывает делать добро с отвращением и презрением, а если отвращения нет, так это уже не добро, а склонность. Трудно сказать, в какой мере «отвращение» являлось для Канта необходимой составляющей нравственного поступка, что же касается еврейских мудрецов, то они скорее не столько третируют «склонность», сколько просто не считают возможным всерьез полагаться на нее в этом мире.

К содержанию

© Netzah.org