Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ



АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты


К содержанию

Недельная глава "Ваякхель"

СУРОВАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ («Ваякхель» 5765)

Место красоты

В недельной главе «Ваикахель» описывается, как женщины стали жертвовать для мишкана свои золотые украшения: «И приходили мужья с женами, все кого располагало сердце, приносили кольца и серьги, и перстни, и подвески, всякие золотые вещи, каждый кто подносил приношение золота Господу». (Шмот 35.22)

В целом традиция высоко оценивает этот щедрый поступок еврейских женщин, подчеркивая, что инициатива исходила именно от них самих. Так Рамбан пишет: «Повеление добровольно отдать свои драгоценности на нужды Святилища в большей степени относилось к женщинам, чем к мужчинам. Сняв с себя браслеты и кольца, они пришли раньше, а мужчины - лишь следом за женщинами, которые и привели их с собой».

Сфорно: «С женщинами, которые жертвовали добровольно, пришли их мужья - подтвердить свое согласие с пожертвованием, чтобы его приняли сборщики, потому что у женщин можно принимать без разрешения мужей в приношение только малоценные вещи».

«Кли якар» отмечает особенную добровольность этого дарения: «Женщины не обязаны были жертвовать свои украшения. При создании золотого тельца мужья отняли у них драгоценности, поэтому на Святилище должны были жертвовать именно мужчины. Женщины, отказавшиеся давать украшения на создание идола, не нуждались в подобном искуплении. Но поскольку они были рады жертвовать на святые цели, то, не задерживаясь, принесли их сами».

Между тем имеется ряд комментариев, согласно которым эти приношения носили сомнительный характер именно потому, что были связаны с женщинами, с женской прелестью.

Так «Гур Арье» пишет: «Моше сомневался, принимать ли в качестве пожертвования медные зеркала… они часто служат в угоду дурному побуждению, что и вызвало сомнения у Моше. Умывальник для Святилища был сделан из медных зеркал и мог напомнить о них, имея зеркальную поверхность. Это было еще одним поводом для сомнений.».

А Раши в связи с этими приношениями считает нужным напомнить, что слово «кумаз» (название одного из женских украшений) мудрецы толковали как аббревиатуру «кан маком зима» - «здесь место блуда» («Шабат», 64а).

Женщины и евреи

Итак, мы видим, что предметы, связанные с женской красотой, могут представляться духовно сомнительными, по меньшей мере, конкурирующими со святостью. В некоторых случаях традиция открыто противопоставляет «духовную красоту» красоте внешней. Так, с одной стороны главным качеством Иакова считается именно красота - «Тиферет». С другой стороны «внешняя» красота женщины может быть ложью, как сказано: «Обманчива прелесть, суетна красота» (Мишлей 31.30)

И все же имеются сферы, в которых обе эти красоты оказываются сближены. Мы вправе сказать, что как в телесном мире красота женщины выделяется и возвышается над красотой всех прочих предметов, так в мире духовном красота Израиля возвышается над красотой всех прочих культур и религий.

На определенную сопряженность и близость этих красот намекает среди прочего отношение к ним средневековых христиан. В самом деле, вполне можно сказать, что средневековое христианство относилось с равной подозрительностью и к евреям, и к женщинам. В женской красоте эта религия видела в ту пору только соблазн. Знаменательно также и то, что подавляющее число людей, обвиненных в колдовстве, были именно женщинами (даже говорится «процессы ведьм», а не процессы «ведунов»). Нет сомнения в том, что многие люди в ту эпоху действительно обращались к магии. Однако при этом известно, что множество процессов по обвинению в колдовстве были вздорны, и что нередко главной уликой «ведьмы» служила, как раз ее красота!

Это, разумеется, крайность. Однако безусловно, в силу того, что женская красота исходно отчуждена от нравственности и духовности, но в то же время обладает поразительным могуществом, излишнее увлечение ей закономерно отождествлялось с дьявольщиной. Между тем обвинение евреев в приверженности букве закона по существу лежит в той же логической плоскости!

Действительно, «Тиферет Исраэль» - Краса Израиля – неотделима от выполнения заповедей, более того, по существу отождествляется с этим исполнением. Между тем в значительном числе случаев эта исполнительность никак не связана с человеческой нравственностью и вызывает из-за этого нарекания со стороны народов.

Христианский апологет Иустин в следующих словах оценивал приверженность евреев Закону: "Что же касается до чрезмерной разборчивости иудеев в пище, их суеверия в соблюдении субботы, тщеславия своим обрезанием, лицемерия в постах и новомесячиях, - все это так смешно и не стоит слова, что, думаю я, нет нужды тебе узнать об этом от меня. Ибо из всего того, что Бог сотворил для пользы человека, прилично ли одно принимать как сотворенное хорошо, а другое отвергать как бесполезное и излишнее? Не нечестиво ли клеветать на Бога, будто Он запрещает в день субботний делать что-либо доброе? Также не достойно ли осмеяния тщеславиться уменьшением плоти как свидетельством особенного избрания, как будто за это они преимущественно возлюбленны Богом?"

Через столетия Кант в следующих словах подитожил суть истинной религиозности: «Все, что человек сверх доброго образа жизни предполагает возможным сделать, чтобы стать угодным Богу, есть лишь иллюзия религии и лжеслужение Богу».

Очевидно, что в свете этих слов иудаизм выглядит ложной религией. Но ведь не меньшей ложью выглядит в их свете также и женская красота. Стремление женщины украсить себя заведомо находится «сверх доброго образа жизни», который вроде бы представляется необходимым и достаточным для человеческого существования.

В этом отношении можно признать, что женщина, стремящаяся выглядеть красивой, подобна еврею, стремящемуся выполнять нравственно бессмысленные заповеди. И наоборот упрекать еврея в том, что он хочет быть евреем не только по духу, но и по обрезанию, также нелепо, как упрекать женщину в том, что она стремится быть красивой не только внутренне, но и внешне.

В том то и дело, что еврей только тогда еврей по духу, когда он еврей по обрезанию, в том то и дело, что женщина лишь тогда полноценный человек, когда следит не только за своим внутренним духовным миром, но также и за своей внешностью.

При желании эти аспекты можно легко столкнуть и противопоставить, но это противопоставление будет поверхностным. На самом деле красота, обаяние, непосредственное очарование и пр. – являются для женщины именно ее человеческой миссией, как для еврея являются его человеческой миссией исполнение причудливых предписаний, заведомо лишенных нравственного содержания.

Христианки раннего средневековья зачастую нарочито презирали свою внешность. Но в еврейском мире такого отношения не встречалось никогда. Напротив, женская красота пользуется в еврейском мире уважением, по крайней мере наряду с красотой других творений Всевышнего. В Иерусалимском Талмуде (Авода Зара 1.9. 40а) рассказывается, как раббан Гамлиэль Старший, «гуляя по Храмовой горе, увидел женщину-нееврейку и произнес благословение», - имеется в виду браха «Благословен Тот, Кто создал прекрасные создания в Своем мире».

При всем том, что духовные и нравственные качества должны быть основой личности как мужчины так и женщины, женщине кроме того вменено быть красивой. Вменено по-человечески, а не как-то иначе. С некоторыми оговорками позволительно сказать, что женщина оказывается «плохим человеком», если «запускает себя», хотя одновременно ей предписаны все те нравственные требования, которые в принципе совершенно нейтральны по отношению к внешности, когда речь идет о мужчине.

Для мужчины, коль скоро он и без того представляет внешность человека, всякое дополнительное увлечение внешностью свидетельствует о пустоте, о пренебрежении своей человеческой миссией, заключающейся в созидательном труде (только у аристократа, т.е. человека, культивирующего свою честь, педантичное слежение за внешностью может являться человеческой миссией). От мужчины требуется лишь то, чтобы он не выходил за рамки приличия, главное же - творчество. Но красота женщины - это предмет ее внутренней заботы, это то ее творчество, которое неизбежно сопутствует любому другому.

При этом, разумеется, бесспорно, что чрезмерное увлечение своей внешностью, когда женщина озабочена преимущественно своими туалетами и помадами в ущерб духовным интересам – пагубно. И именно эту ситуацию имеет в виду царь Шломо, говоря, что «красота обманчива». И именно это опасение обуславливает сомнение традиции относительно женских украшений, пожертвованных на изготовление храмовой утвари.

Женская природа суда

Между тем это амбивалентное отношение женщины к своей внешности может кое-что прояснить нам в одном непростом вопросе, а именно в том странном на первый взгляд положении, что мужское начало связывается традицией с мудростью и милостью, а женское с разумом и судом.

Действительно, уже два имени Единого Бога – Элоким и Тетраграмматон - в равной мере ассоциируются в традиции как с судом и милостью, так и с женским и мужским началом.

Элоким - женский и одновременно судящий лик Всевышнего, Тетраграмматон – мужской и милующий.

А ведь на первый взгляд, казалось бы, все должно быть наоборот. Причем уже даже чисто семантически. Так, например, качество Дин (Суд) именуется так же словом Гвура, которое часто переводят как доблесть. Между тем слово «гвура» однокоренное со словом «гевер» - мужчина. С другой стороны слово «милосердный» - рахамим производно от слова «утроба» - «рахама». Да вроде бы и самые общие интуиции говорят нам, что мужчина тверд и строг, а женщина мягка и уступчива. Как можно ей приписывать качество суда?

Мне думается, что ответ лежит именно в рассмотренном выше предмете. Мужское начало все подчинено нравственной и личностной оценке, женское же начало связано также еще и с красотой. Иными словами, оно тяготеет к природе, тяготеет к некой надличной гармонии, которая в последнем пределе связана именно с качеством Суда. Красота образует один ряд с Судом через гармонию, через порядок. Красота выступает как последняя глубина Суда, как лик Нелицеприятного, как страсть Беспристрастного.


К содержанию









© Netzah.org