Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ

АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты

К содержанию

Недельная глава "Масей"

НЕОБРАТИМОЕ СОБЫТИЕ («Масей» 5767 - 12.07.2007)

Шестов пережил то самое необратимое событие, которое «прослеживается в потоке жизни, однако жизнь не прослеживается вслед за таким событием», и все его творчество было направлено на борьбу с этой роковой необратимостью.

Роковая ошибка

В недельном чтении «Масей» говорится об убийстве по ошибке и о городах - убежищах, в которых убийцы могли укрыться от руки мстителей.

«Говори сынам Израиля и скажи им: когда вы перейдете через Ярден в землю Кнаанскую, То назначьте себе города, (что) городами убежища будут для вас; и убежит туда убийца, убивший человека неумышленно… Если же нечаянно, без вражды толкнул он его, или бросил в него какой-либо предмет без умысла, Или каким-нибудь камнем, которым можно убить, не видя, бросил он в него, и тот умер, а он не враг ему и не желал ему зла, То рассудить должна община убившего и кровомстителя по этим законам; И спасти должна община убийцу от руки кровомстителя, и должна возвратить его община в город убежища его, куда он убежал, чтоб он жил там до смерти великого священника, которого помазали священным елеем.» (35:10-25).

Итак, убивший по ошибке находится под защитой закона. Но, пожалуй, в еще большей мере чем в физическом укрытии, такой убийца нуждается в укрытии духовном. Ведь его поступок будет продолжать давить его всю жизнь.

Вместе с тем совершение непреднамеренного убийства, или убийства, произошедшего в результате несчастного случая - это лишь крайняя форма того несметного количества явлений, которые врываются в нашу жизнь, переворачивая ее на корню. Кто из нас смертных даже по гораздо более мелкому поводу не испытал бы досады от невозможности вернуться в «то мгновение» и все переиграть: не просмотреть нелепую ошибку на важных экзаменах, не испортить дорогую для него вещь, наконец, просто не произнести лишнего слова.

Один частный московский мыслитель Константин Токмачев назвал эти явления «необратимыми событиями». В статье «Необратимые события в человеческой судьбе» он пишет: «Мы не знаем, что для нас важно, а что – нет. Мы играем с собой, как ребенок играет со спичками, без присмотра родителей, не подозревая о последствиях. И случаются необратимые вещи. И душа раскалывается. И внутри нас разверзается бездна. А любое необратимое событие – это смерть... Сами необратимые события носят конкретный, мирской характер, их генезис прослеживается в потоке жизни, однако жизнь не прослеживается вслед за таким событием» и т.д.

Человек, сознательно совершивший преступление, может, разумеется, в нем раскаяться, однако его воля исходно ему принадлежала. Раскаяние запрещает ему сказать: «меня побудили к этому обстоятельства». Напротив, он принимает ответственность за содеяное целиком, вместе со всеми обстоятельствами, даже вместе с порочным воспитанием и роковым событиями. В противоположность опыту раскаяния «необратимая ситуация» содержит в себе обязательный компонент того, что зовется «случаем», того, что принципиально от человека не зависит, и тем самым открывает бытие как неразрешимую загадочную трагедию.

Книги-убежища

Экзистенциализм представил «необратимую», или, как он ее назвал, «пограничную» ситуацию, истоком самосознания. «Только доведенный до отчаяния ужас пробуждает в человеке его высшее существо», - говорил Кьеркегор. Все творения этого мыслителя проникнуты страданием: «Я в глубочайшем смысле несчастная личность, которая с самых ранних времен была прикована так или иначе к граничащему с безумием страданию». «Единство меланхолии, рефлексии, богобоязни, такое единство – это мое существо»

С чем же было связано страдание этого обеспеченного и внешне здорового человека? Лев Шестов пишет: «В дневниках своих он много раз повторяет, что никогда не назовет конкретным словом того, что с ним произошло, и даже торжественно запрещает всем допытываться об этом. Но в своих сочинениях он не мог об этом не рассказывать, в своих сочинениях он только об этом и рассказывает... В «Этапах жизненного пути» он пишет: «Мое страдание – скучно: я сам это знаю… И через страницу повторяет: «Не только он мучается несказанно, но его страдание скучно. Если бы не так скучно было, может быть, кто-нибудь принял бы в нем участие»... В чем было это скучное страдание? На это он дает определенный ответ: «Он чувствует, что не способен к тому, к чему способны все – быть супругом».

«Я не могу обнять девушку, как обнимают действительно существующего человека, я могу только ощупью прикасаться к ней, подходить к ней, как подходят к тени».

История самого Шестова в этом отношении еще более показательна. Хорошо известно, что его творческая деятельность была тесно связана с неким трагическим событием, которое привело к тяжелейшему нервному срыву, сопровождавшемуся жестокими невралгиями.

В книге написанной дочерью мыслителя Н.Барановой-Шестовой говорится: "К концу 1895 года он заболел – вероятно, из-за того, что приходилось так много времени отдаваться нелюбимому делу, и вследствие потрясения, вызванного трагическим событием в его личной жизни. Что произошло, неизвестно. Некоторые из друзей Шестова, вероятно, с его слов, знали о трагическом событии, и упоминания о нем встречаются в их работах, но в чем заключается трагедия, они, очевидно, не знали. Евгения Герцык пишет: "Этот такой чистый человек нес на совести сложную, не вполне обычную ответственность, от которой, может быть, и гнулись его плечи, и глубокие морщины так рано состарили его… Это было время глубочайшего отчаяния Льва Исааковича, его внутренней катастрофы".

Сам Шестов упоминает об этом в письмах и дневниках: "Бывают грустные настроения - но они относятся к тому проклятому случаю, который наделал столько бед в моей жизни". "В этом году исполняется двадцатипятилетие, как "распалась связь времен" или, вернее, исполнится – ранней осенью, в начале сентября. Записываю, чтобы не забыть: самые крупные события жизни – о них же никто, кроме тебя, ничего не знает – легко забываются" ("Дневник мыслей" 11.06.1920).

У меня нет ни малейшего желания пытаться проводить расследования и выяснять в чем состоял случай, котором сам Шестов не счел нужным рассказывать. Между тем не могу не отметить, что подобное переживание может возникнуть, к примеру, у психически здорового человека, невольно оказавшегося связанным с гибелью своего ближнего. Для этого даже не обязательно явиться прямой причиной гибели, достаточно и косвенной.

В любом случае ясно одно – Шестов пережил то самое необратимое событие, которое «прослеживается в потоке жизни, однако жизнь не прослеживается вслед за таким событием», и все его творчество было направлено на борьбу с этой роковой необратимостью.

Для преодоления необратимого события Кьеркегор пришел к идее, которую назвал «повторением», то есть повторением роковой ситуации, в которой происходит прорыв. «Есть, стало быть, повторение, – пишет Кьеркегор. - Когда оно начинается? Когда всякая мыслимая человеческая несомненность и вероятность говорит о невозможности».

Из книг Шестова мы видим, что и этот человек был одержим одной единственной сверхзадачей - победить прошлое, изгладить из бытия необратимое событие, ворвавшееся в его жизнь и раз и навсегда отравившее ее. Он напряженно ищет возможности вернуться в то роковое мгновение, сделать бывшее небывшим. Ибо иначе его жизнь немыслима, но она все же продолжается...

При этом Шестов свел суть необратимого события к осознанию этой его необратимости. В борьбе с роковым случаем ударение делается именно на подавленности сознания. Вот только один из примеров его метода: «Необходимость не слушает убеждений» - эта истина имеет своим источником не опыт, а что-то иное. Но даже самая обыкновенная опытная истина - то, что называется констатированием факта, не хочет быть условной и ограниченной истиной: истина факта добивается, и с успехом, тоже звания или сана вечной истины... В 399 году до Р.Х. в Афинах отравили Сократа. Это - истина опыта, констатирование факта. Но она в этом звании оставаться не хочет. "Что Сократ выпил чашу с ядом, это то, что, правда, один раз только было в действительности, но историческая истина, что это так было, останется для всех времен и независимо от того, забудут ли ее когда-нибудь или не забудут", - читаем мы в книге одного очень известного современного философа. Никто уже никогда не вправе будет сказать: нет, это не так, этого не было - Сократа не отравили. И все равно, о чем идет речь: о том, что отравили Сократа или отравили бешеную собаку. Вечная истина, как и необходимость, от которой она родилась, не слушает и не слышит убеждений, и так же, как ничего не слушает и не слышит, она и различать ничего не умеет: для нее все равно - что отравили Сократа, что отравили собаку. К тому и другому событию она автоматически приставляет печать вечности и этим навсегда парализует волю исследователя. Раз вмешалась необходимость, человек уже не смеет недоумевать, возмущаться, возражать, бороться... Если в суждении "отравили собаку" еще можно согласиться признать истину, которая, хоть она повествует о том, что было один раз, есть все же вечная истина, то к суждению "отравили Сократа" уже никак нельзя добровольно согласиться приставить печать вечности. И того достаточно, если она продержалась в течение какого-нибудь исторического периода. Она уж и то слишком долго зажилась на свете - скоро ей 2500 исполнится. Обещать же ей бессмертие, вневременное существование, которое не может уничтожить никакое забвение, - кто взял на себя дерзновенное право раздавать такие обещания? И почему философ, которому известно, что все, что имеет начало, должно иметь и конец, забывает эту "вечную" истину и жалует бесконечное бытие истине, которой до 399 года не было и которая родилась только в 399 году?»

Творчество Шестова – это по существу строительство своеобразного литературного города-убежища, в котором пока, на время, до страшного суда может укрыться измученная, лишенная надежды душа.

К содержанию

© Netzah.org