Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ |
В недельной главе «Ваэтханнан» мы читаем знаменитое исповедание иудейской веры, знаменитый девиз, объединяющий народ Израиля на протяжении веков: «Слушай Израиль, Господь, Бог наш, Господь один» (6:4).
Примечательно, что само это обращение «Слушай Израиль» встречается в нашей главе еще и в других местах (4:1, 5:1, 6:3).
Этот призыв, многократно повторенный, невольно побуждает воспринять его в несколько более широком контексте и представить слух как чувство, наиболее близкое еврейскому духу. В самом деле, Тора – это Слово, это обращение Всевышнего к Израилю. Многократно повторен в Торе оборот: «И сказал Господь Моше...» Даже и творился мир тем же самым речением: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (1:3)
Но речь предполагает слух, ориентируется на него. Слова: «И сказал Бог» подразумевают: «Слушай, Израиль». Всевышний воспринимается своим народом прежде всего посредством слуха. Он невидим, но Его слово постоянно доносилось до людей, чему ТАНАХ приводит множество свидетельств. Евреи верят ушами.
В одной своей лекции рав Моти Элон заявил, что слух важнее зрения. В подтверждение своей мысли рав привел слова Торы: "А весь народ видел голоса и пламя, и звук шофара, и гору дымящуюся» (Шемот 20:18). То есть даже зрение воспринимает все те же голоса, все тот же звук.
Это очень точное и интересное наблюдение, которое подтверждается, в частности, тем, что согласно письменной Торе Всевышний творил мир речью («И сказал Господь»), а согласно Торе устной, письменный текст… предшествуют устной речи.
В самом деле, везде и повсюду письмо признается лишь мертвящей фиксацией живого устного слова. "Веды", "Авеста" и пр. – все это исходно устное Предание. В основу же иудаизма положен именно текст (Торы), - текст, по сути предшествующий описанным в нем событиям. В древней каббалистической книге «Сефер Йецира» говорится относительно букв еврейского алфавита: «Бог начертал их, вытесал их, соединил их, взвесил их, поменял местами и посредством их создал все творения и все, чему назначено быть сотворенным».
Но если текст воспринимается глазами (средневековые еврейские мистики даже медитировали на буквах), то мы должны были бы заключить обратное, а именно, что зрение в иудаизме важнее слуха.
Но все дело в том, что письменность – это та же речь, вторичная, «зрительная» речь. Человек читает глазами, но понимает написанное он практически тем же центром, который воспринимает слышимое слово (речевой центр и центр письма расположены в тесном соседстве в лобовой доле левого полушария). Причем сами эти центры сформировались у него именно в ходе речевого общения. Письменность – это вторичная речь. Все дети сначала учатся говорить и лишь потом (тем же мозговым центром) писать и читать, и еврейские дети не исключение. Более того, невозможно выучиться читать, первоначально не проговаривая текст, не читая вслух. Таким образом, в письменности парадоксальным образом люди как бы слушают глазами!
Но тем самым, объявив вторичную слуховую функцию зрения ее первичной функцией, евреи как бы подчинили зрение слуху.
Буквы – то есть то, что видно - предшествуют, по их мнению, всему прочему видимому миру. Но это значит, что все, что вообще видимо – в своей основе все же слышимо!
Оставляя в стороне позицию философии (ищущую смысл по ту сторону видимого мира) можно сказать, что у народов, напротив, значение зрения в целом выше, чем значение слуха. Как собственно и гласит так называемая «народная мудрость», лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Христианство, правда, несколько изменило ситуацию, привив еврейское (и философское) отношение к Слову также и ко многих другим национальным культурам ("В начале было Слово"). Однако исходно среди народов зрение явственно доминирует, и не удивительно, что в период Ренессанса европейцы вновь стали превозносить зрение над слухом.
Так Леонардо да Винчи писал: “Живопись представляет чувству с большей истинностью и достоверностью творения природы, чем слова или буквы, но буквы представляют слова с большей точностью, чем живопись. Мы же скажем, что более достойна удивления та наука, которая представляет творения природы, чем та, которая представляет творения творца, т.е. творения людей, каковыми являются слова; такова поэзия и подобное, что происходит через человеческий язык”
В этой связи показателен один эпизод. Между Леонардо и Микеланджело возник спор по поводу какого-то темного места “Божественной комедии”. Микеланджело не ответил по существу, а с легкостью уступив Леонардо первенство на звание «знатока Данте», упрекнул его в том, что он не умеет отлить из бронзы коня. “Микеланджело повернулся спиной и пошел прочь, а Леонардо застыл на месте и от этих слов покрылся румянцем”, - сообщается в хронике.
Своеобразное преимущество промежуточного между слухом и зрением сценического искусства над чисто литературным произведением приводит Анатоль Франс: «Очень многие, неспособные составить себе ясное представление о прочитанном, могут дать довольно точный ответ о том, что они видели на сцене. Книгу читают, как вздумается, вычитывают из нее или, скорее, вчитывают в нее, что угодно. Книга представляет все работе воображения. Поэтому грубые и вульгарные умы получают от нее по большей части слабое, поверхностное удовольствие. Напротив, театр все показывает наглядно, избавляя от необходимости воображать. И поэтому он удовлетворяет подавляющее большинство» («Сад Эпикура»)
Между тем в этом пункте опять же нет однозначности. Например, тот же Леонардо да Винчи всю жизнь мечтал написать портрет Беатриче, описанной поэтическим словом в «Божественной комедии», но так никогда и не был удовлетворен своей работой. Трудно поверить, но перо Данте так и оставалось выразительнее кисти Леонардо!
Я уже не говорю о том, что существует множество литературных произведений, которые очень трудно экранизировать. Классический пример тому роман Булгакова «Мастер и Маргарита».
Оставив в стороне проблему «мистических» неудач, преследующих почти все постановки и экранизации этого произведения, можно отметить, что и любая доведенная до конца экранизация (например, с тем же Басилашвили в роли Воланда) в целом разочаровывает. И это понятно. Притягательность романа «Мастера и Маргариты» - обеспечивается прежде всего блеском языка, который при любой самой добросовестной экранизации неизбежно исчезает. Интересны не только герой, его ужимки, место действия и предметы обихода, но и манера их описания. Ткните случайно в любую страницу и убедитесь в этом. Я например, наугад открыл следующее: «Дом назывался «Домом Грибоедова» на том основании, что будто бы некогда им владела тетка писателя – Александра Сергеевна Грибоедова. Ну, владела, или не владела – мы точно не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой тетки-домовладелицы у Грибоедова не было... Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из «Горя от ума» этой самой тетке, раскинувшейся на софе». Ну как, спрашивается, это все можно экранизировать?
В романе всегда присутствует Рассказчик, в которого (если роман удался) мы всегда в конце концов влюбляемся. То же и Тора. Мы любим ее ради ее Рассказчика. Евреи – народ книги и поэтому для них слух неизбежно оказывается важнее зрения.
Но в чем состоит сущностное различие между зрением и слухом? В чем суть конкуренции между этими чувствами? Прежде всего, по-видимому, в том, что слух связан со смыслом, с пониманием, а зрение – с цельным образным восприятием, никогда до конца не сводимым к пониманию.
Это становится особенно ясно, если мы обратимся не к самим органам «зрения» и «слуха», а к соответствующим отделам центральной нервной системы. Как уже было сказано, хотя книги мы читаем глазами, а речи слушаем ушами – за их восприятие в равной мере отвечает левая половина головного мозга. С другой стороны, хотя музыку мы слушаем ушами, она воспринимается правым полушарием, отвечающим за цельное образное – преимущественно зрительное восприятие.
Иными словами, мы связываем зрение с цельным восприятием, а слух с аналитическим в силу преимущественного использования этих органов чувств для соответствующих целей.
Правое и левое полушарие действуют на паритетной основе, полностью обмениваясь информацией и формируя единое восприятие и единое поведение цельной личности. В последнем же своем пределе зрение и слух восходят к двум именам Единого Бога. Имя Элоким соответствует разуму, аналитическому началу (слух), Четырехбуквенное Имя – соответствует мудрости – цельному познанию (зрение).
Таким образом можно сказать, что в последнем счете между зрением и слухом существует полный паритет. И при всем том, что еврейского Бога нельзя видеть, но можно слышать; при всем том, что в целом евреи склонны превозносить слух над зрением, в Талмуде (Рош Ашана 25.б) также сказано: "да не будет слух больше зрения". А в нашем недельном чтении говорится не только «Слушай», но и «Смотри» (4:5)