Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ

АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты

К содержанию

Недельная глава "Экев"

ЧИСТОТА РЕЧИ («Экев» 09.08.2012)

Если человек оделся с иголочки, но не потрудился застегнуть ширинку, он запомнится нам именно этой особенностью своего туалета. Если во время концерта со скрипача спадут брюки, то как бы гениально он не играл, в нашей памяти запечатлится не его соната, а его трусы. Точно также и человеческая речь: сколько бы умных, добрых и содержательных слов человек не вкрапливал в мощный или вялый поток своего мата, ничего кроме этого мата уже ни на земле, ни на небе не воспринимается.

Пустословие

В недельной главе «Экев» сказано: «Он смирял тебя, и томил тебя голодом, и питал тебя маном, которого не знал ты и не знали отцы твои, чтобы дать тебе понять, что не хлебом одним живет человек, а всем тем, что исходит из уст Господа, живет человек» (8:3).

Эти ясные слова исходно предполагают более широкий контекст, они предполагают, что человек живет вообще словом, что дар речи – его первая отличительная примета. Как тело человека живо хлебом, потому что оно вообще живо какой-то едой, так и душа человек живет «всем исходящим из уст Господа», потому что она жива словом вообще. Однако если вместо хлеба, человек может есть что-то другое и жить, то душа, живущая не словом Бога, рано или поздно умирает, как сказано: «пошлю Я голод на землю: не бесхлебицу и безводье, а (голод и жажду) внимать словам Господним.... В тот день от жажды этой падут в бесчувствии прекрасные девы и юноши» (Амос 8:11-13).

В еврейской традиции человек выделяется не по разуму, а по говорению. Классифицируя все живое, рабби Йегуда Галеви разделяет его на растительный, животный, говорящий (человечество) и пророческий (Израиль) уровни. (Кузари 1:31-42) И именно с высоты этого пророческого уровня иудаизм отчетливо видит, что речь человека – это самая определяющая, самая первичная его духовная характеристика, что человек призван тщательно следить за тем, чтобы его устами не владел никто кроме их Создателя, чтобы его речь не содержала пустоты.

«Он — создатель гор и творец ветра, сообщающий человеку речь его…» - говорится у пророка Амоса (4, 13). В Талмуде (Хагига 5 б) по поводу этих слов пророка сказано, что даже самую незначительную беседу между человеком и его женой напоминают ему в День Суда. А рав Хаим из Воложина поясняет это высказывание Амоса следующим образом: «Пророк предостерегает человека, который находясь в этом низменном мире, не постигает того созидания и разрушения, которое происходит в Высших Мирах из-за каждого его слова. Он может сказать себе: какая сила у моих слов, чтобы они могли оказать какое-либо влияние на мир? Но обязан человек полностью сознавать, что каждое его слово и каждая незначительная беседа не пропадает и не исчезает». (Нэфэш а-Хаим 1: 13)

Виленский Гаон говорил: «Если человек хранит уста свои, его душа оберегается от всякого греха. Но тот, кто говорит, даже если у него хорошая душа, и он делает много заповедей и ограждает себя от греха, его язык ввергает его в беду, и все стремление человека к исполнению заповедей упраздняется из-за этого. До самого дня смерти человек должен укрощать себя – не постами и отречениями от жизненных удовольствий, а обузданием своего языка и своих страстей, и в этом выражается раскаяние» (Эвен шлема 7:1)

К истории русского мата

Но тем более взыскивается с человека, если он не просто пустословит, а приправляет свою речь «диврей невала», нечистыми словами, как сказано: «всякого оскверняющего уста низвергают в гееном» (Шаббат 33). И это понятно. Слишком уж непристойные слова выделяются в потоке нормативной речи, слишком уж они шокируют, чтобы за ними услышать еще какие-то иные звуки и уловить еще какие-то иные смыслы.

Если человек оделся с иголочки, но не потрудился застегнуть ширинку, он запомнится нам именно этой особенностью своего туалета. Если во время концерта со скрипача спадут брюки, то как бы гениально он не играл, в нашей памяти запечатлится не его соната, а его трусы. Точно также и человеческая речь: сколько бы умных, добрых и содержательных слов человек не вкрапливал в мощный или вялый поток своего мата, ничего кроме этого мата уже ни на земле, ни на небе не воспринимается.

Разумеется, есть люди, которые в силу каких-то комплексов вообразили, будто их речь становится выразительней, доходчивей и пикантней, когда она сопровождается дикими сексуальными образами. Такие люди научились вполне сносно обмениваться между собой информацией, даже через слово твердя, будто бы они состояли в интимных отношениях с матерями друг друга. Однако до сих пор их все же отличала способность сознавать, что существуют сферы, где обмен подобными любезностями совершенно неуместен. Я далек от российской жизни, между тем спорадические столкновения с ней все более убеждают меня в том, что количество таких людей тает на глазах. И это тревожный симптом, так как фактор публичности в таких вопросах чрезвычайно важен.

Экономические показатели принято сравнивать с 1913 годом, попробуем и в этом вопросе произвести отчет от этого рубежа. До Первой Мировой войны мат являлся жестким признаком уголовного или низкого происхождения. Использование мата было немыслимо не только в образованном обществе, но даже и среди военных. Точнее, мат мог прозвучать из уст российского офицера в бою и на плацу, но никак не в офицерском собрании.

Кадровый офицер Куприн, в своей повести «Поединок» описывающий гарнизонную жизнь, два раза упоминает случаи использования мата: «Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам». «Иногда же, обругав всю роту матерными словами, он поспешно, но едко прибавлял: - З-за исключением г-господ офицеров и подпрапорщика».

Из общего контекста приведенных слов видно, что мат не был чем-то рутинным даже на плацу, и тем более не использовался офицерами при общении друг с другом. Мой русский дед по отцовской линии Василий Ильич Никитин (1893-1978) был георгиевским кавалером и кончил первую мировую в чине штабс-капитана. Потом он воевал на стороне красных в гражданской войне, а в 30-х провел несколько лет в ГУЛаге. Я был с ним очень близок, видел его в самых разных ситуациях общающимся с самыми разными людьми, но никогда за всю жизнь я не слышал от него матерного слова. Он мог рассказать мне легкомысленный анекдот, вспомнить о любовных нравах своей эпохи, о проказах господ офицеров, о зэковских прибаутках (только от него я слышал лагерный каламбур: «кому нара, кому низа»). Я не сидел с ним в одном окопе и не знаю, в каких выражениях он поднимал солдат в атаку, но в мирной жизни он не употреблял этих слов. Я бы знал, если бы было иначе. Такими же были в этом отношении и все другие встречавшиеся мне люди, воспитанные до 1913 года. Совершенно другая картина наблюдалась среди моих сверстников. Насколько я помню, начиная с 7-го класса матерились почти все мои одноклассники, но ни одна одноклассница. Сегодня же на вид трезвые московские дамы выражаются так, как сто лет назад могли себе позволить выражаться только пьяные извозчики.

Я не исследовал этот вопрос и не знаю, когда произошел перелом. Солженицын пишет, что выйдя на свободу, он был шокирован, услышав на улицах лагерную лексику. Однако в путиновской России у этого процесса явно открылось второе дыхание. Григорий Померанц пишет: «Дело в бесцеремонности, ставшей общим стилем общественной жизни. От куч мусора на опушках подмосковных лесов она поднялась до недосягаемых высот. Она стала народной, и когда лагерная лексика несется в эфир, она только подымает рейтинг. Когда я слушаю прения политических деятелей, мне кажется, что я помолодел на полвека. А то, что я вышел из зоны по ворошиловской амнистии 1953 г., – только сон на нарах. Я все–таки вышел. Но вслед за мной, шаг за шагом, выходила зона. Сперва особенные лагерные словечки поразили меня в устах ухоженных розовощеких мальчиков на крыльце школы – все–таки только на крыльце, а не в актовом зале. Но потом процесс пошел по экспоненте, ненормативная лексика покатилась лавиной».

Повторяю, я сталкиваюсь с российской жизнью спорадически, и возможно, мое впечатление не вполне адекватно. Тогда сказанное только предостережение. Когда общество перестает следить за чистотой своей речи, когда оно утрачивает способность отличить духовные источник слова, то разрушаются самые его основы. Если вся нация начинает жить словом, исходящим из преисподней, то словом Бога у нее при всем желании жить не получится.

К содержанию

© Netzah.org