Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ |
В недельном чтении «Ницавим» мы читаем следующие слова: «Смотри, предложил я тебе сегодня жизнь и добро, и смерть и зло, Заповедуя тебе сегодня любить Господа, Бога твоего, ходить путями Его и соблюдать заповеди Его и уставы Его и законы Его, дабы ты жил и размножился; и благословит тебя Господь, Бог твой, на земле, в которую ты входишь, чтоб овладеть ею. Если же отвратится сердце твое, и не будешь слушать, и собьешься с пути, и поклоняться будешь Богам иным, и будешь служить им, То я возвещаю вам сегодня, что наверное погибнете и не долго пробудете на земле, ради которой переходишь ты Ярдэйн, чтобы войти туда владеть ею. В свидетели призываю на вас ныне небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери же жизнь, дабы жил ты и потомство твое, Чтобы любить Господа, Бога твоего, слушая глас Его и прилепляясь к Нему; ибо Он жизнь твоя и долгота дней твоих, в кои пребывать (тебе) на земле, которую клялся Господь отцам твоим, Аврааму, Ицхаку и Яакову, дать им». (30:11-20).
В приведенном фрагменте на себя обращает внимание категоричность, непримиримость предлагаемой дилеммы: «жизнь и смерть», «или – или».
Зрелому человеческому духу претит «черно-белый» стиль. От такого рода однозначности ему веет подростковой революционной романтикой. Более того, не секрет, что также и иудаизм характеризуется подозрительным отношением к крайностям и тяготением к "золотой середине", к сбалансированности, к компромиссу. Хорошо известно, что раввинистические суды ищут в каждой тяжбе не столько восстановления справедливости, сколько восстановления мира. “Компромисс в иудаизме уникален, – пишет рав Соловейчик. - В других юридических системах судья может рекомендовать компромисс или третейский суд, но при этом он теряет право разбирать данное судебное дело. В иудаизме компромисс и строгая законность трактуются одинаково. Талмуд считает компромисс мицвой... Иудаизм не признает принципа обязательного противоречия. Обе стороны могут быть правы. “Два стиха противоречат один другому до тех пор, пока не приходит третий и не решает спор между ними”. Третий стих не утверждает ошибочности одного из предыдущих. Оба приемлемы. Иудаизм может принять тезис и антитезис как истину... Человек не может быть безгранично прав, он также не может быть абсолютно неправ. И истец и ответчик - оба правы и неправы. Таким образом, согласно иудаизму тяжба не должна заканчиваться победой одного и унижением другого. Уступают оба. Такое судейство и есть справедливость”. (“Роль судьи”).
В «Шмоне праким» Рамбам разъясняет, что любые крайности губительны, и напротив, умеренность является основой жизни. Так, и безразличие и вожделение плохи, но хорошо воздержание; плохи скупость и расточительность, но хороша щедрость, и т.д.
Со своей стороны Каббала, уделяющая большое внимание «тикуним», «извлечению Божественных искр», открыто признает, что даже в самых темных культах сохраняются искры Божественного света. Как сказано: «Поднимусь ли в небеса – там Ты, постелю ли (себе) в преисподней – вот Ты!» (139:8). А относительно ложных культов, в которых Всевышний категорически запретил евреям принимать участие, в Зохаре (по поводу слов «Кто как Ты, между богами, Господи? Кто как Ты, славен святостью?» Шмот (15:11) сказано: «не существует идолослужения, в котором бы не скрывалось искр святости».
Наконец, слова пророков полны прощения: «говорит Господь. – Если будут грехи ваши (красны), как кармазин, то станут белыми, как снег; а если будут они красны, как багрянец, то станут (белыми), как шерсть. »( Иешайя 1:18). «Говорил Сион: "Оставил меня Господь, и забыл меня Господь!" Забудет ли женщина младенца своего, не жалея сына чрева своего? И эти могут забыть, но Я не забуду тебя. (Иешайя 49:15)
Что же значит тогда эта категоричность, эта резко контрастная дилемма: жизнь и смерть?
В отношении Всевышнего к Израилю присутствуют все оттенки любви, и помимо любви общей, помимо отчей и материнской любви, в Его любви к Израилю присутствует также и любовь брачная, которая характеризуется именно такого рода категоричностью. Эту любовь, в отличие от всех прочих отношений выделяет именно повышенная требовательность, выделяет ревность. Причем зрелость духа решительно ничего не меняет в «черно-белых» тонах этих отношений.
В брачной сфере царят отношения именно радикального выбора. Влюбленные любо обожают друг друга, либо вырывают друг друга из сердца. Их отношения – это отношения жизни и смерти относительно друг друга. Достаточно напомнить, что галаха требует от мужа полного прекращения интимных отношений с изменившей ему женой.
Разумеется, часто бывает, когда расставшиеся мужчины и женщины продолжают относиться друг к другу вполне по-товарищески. Более того, в духовном плане такое поведение следует даже приветствовать. Человек должен уметь чутко и достойно реагировать на меняющуюся действительность: то, что его не пожелали в качестве супруга, вовсе не повод бить посуду и полностью разрушать человеческие отношения. И все же излишняя «широта» в этой сфере всегда проблематична. Любимыми не делятся. С одной стороны, не нужно быть знатоком галахи, чтобы испытывать гадливость по отношению к «любовному треугольнику» Владимира Маяковского, который он по странной поэтической причуде, посчитав собаку, представил квадратом: «Четверо в помещении - Лиля, Ося, я и собака Щеник» (впрочем появление у Лили Брик дополнительных любовников приводило Маяковского в ярость). Но с другой стороны не до конца понятен также и тот человек, который с легкостью уступает свою любимую другому, даже содействует ее браку с другим.
В романе Достоевского "Униженные и оскорбленные" описан такой диковинный случай. Главный герой Иван устраивает любовные дела своей невесты Наташи с третьим лицом. Ситуация в данном случае, правда, может объясняться их знакомством с детства, то есть их почти братской близостью. Как бы то ни было, Достоевский вывел образ Ивана вполне убедительно, учитывая же, что в истории Ивана явственно воспроизводятся писательские истории самого Достоевского, у меня еще с отрочества сложилось впечатление, что образ Ивана не просто натурален, но еще и автобиографичен. С тем большим удивлением я впоследствии обнаружил, что сам Достоевский был как раз страшным ревнивцем. В "Воспоминаниях" (8.1) жена писателя Анна Григорьевна приводит историю о том, как однажды она разыграла мужа, подбросив ему "анонимную записку" о своей якобы неверности. "Анонимка" представляла собой точную копию записки, приводимой в каком-то романе, который Достоевский прочитал накануне! Анна Григорьевна была уверена, что он сразу заметит идентичный текс, и они от души посмеются. Но Достоевский никак эти тексты не связал и пришел в неистовство. Прошло немало времени, прежде чем Анна Григоррьевна окончательно убедила писателя, что "анонимка" послана ей самой. "Вот ты все смеешься, Анечка, - заговорил виноватым голосом Федор Михайлович, – а подумай, какое могло бы произойти несчастье! Ведь я в гневе мог задушить тебя! … Умоляю тебя, не шути такими вещами, в ярости я за себя не отвечаю!"
Итак, как бы не казались нам высоки идеалы «компромисса», как бы мы не презирали «подростковые» черно-белые отношения, имеются сферы, в которых они вполне адекватны. Как бы мы не хотели видеть человеческие связи стоящими выше связей брачных, последние неумолимо создают свой формат отношений, формат жесткого выбора между жизнью и смертью. Но этот выбор тем более таков в сфере религии, считаясь с требованиями которой, вменяемые люди неуклонно ограничивают свои любовные вожделения. Как брачная ревность закономерно отодвигает «человеческий фактор», так религиозный выбор между жизнью и смертью отодвигает человеческие страсти, увлечения и привязанности, в том числе и брачного свойства.