Арье Барац. НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ ТОРЫ

АРЬЕ БАРАЦ

Недельные чтения Торы
Праздники и даты

К содержанию

Недельная глава "Вайелех"

ЕВРЕЙСКАЯ ШКОЛА ("Вайелех" 5768 - 02.10.2008)

We don't need no education

В недельном чтении "Вайелех" имеются следующие слова: "Собери народ, мужчин и женщин и детей, и пришельца твоего, который во вратах твоих, дабы слушали они и дабы учились, и будут бояться Господа, Бога вашего, и строго исполнять все слова закона этого. И сыны их, которые не знали, услышат и научатся бояться Господа, Бога вашего, во все дни, которые вы проживете на земле, в которую вы переходите за Ярдэйн, чтобы владеть ею" (31:12-13)

Итак, сама Тора предписывает, чтобы ее изучали, причем эта учеба обладает чрезвычайно высоким статусом, который зачастую представляется более высоким, чем статус исполнения множества других заповедей. В Талмуде говорится: "Изучающие Тору прерываются для чтения "шма", но могут не прерываться для молитвы". (Шабат 11.а). Изучение Торы так глубоко укоренено в архетипе еврея, что потомки Иакова не могут вообразить себе своего праотца не учившимся в йешиве. Так, поясняя слова Торы: "стал Эсав человеком, сведущим в звероловстве, человеком поля; а Яаков – человеком кротким, живущим в шатрах" (25:27), Раши пишет - "шатер Шема и шатер Эвера", иными словами – йешивы Шема и Эвера. Характерно, что мудрейшие законоведы, духовные лидеры своего поколения именутся в еврейском мире не учителями, а… учениками – "талмидей хохамим".

Между тем в изучении Торы имеется ряд особенностей, в которые уместно углубиться. Первая особенность – это самоценность учения. Изучение Торы в основе своей бескорыстно. Так Виленский Гаон пишет: «Когда йецер-ара подбивает человека учиться для достижения материальных удовольствий или для получения поста раввина, и человек не может противостоять ему, лучше в такие моменты учить книги этики, пока йецер-ара не оставит его, и тогда начать учиться» («Эвен шлема» 8:18).

Классическое еврейское образование, тщательно следящее за тем, чтобы не сопровождаться "побочными явлениями" (почет), поистине уникально. Но кроме бескорыстности можно назвать и еще одну его особенность: традиционное изучение Торы – это не просто "освоение знаний", это прежде всего погружение в дискуссию, погружение в мир вопросов и соперничающих между собой антиномических суждений.

Чтобы понять, о чем идет речь, традиционное изучение Торы уместно сопоставить с европейской системой образования, которая нередко подвергается критике за свою отчужденность. Презрение к "ботаникам", бунт против учителей - заметное явление европейской молодежной культуры. Небывалый подъем этот бунт пережил в конце шестидесятых годов прошлого века. Нынешним летом Европа как раз отметила сорокалетие со времени осквернения Сорбонны тысячами беснующихся студентов. Как в ту пору пел «Pink Floyd»:

" We don't need no education…

We don't need no thought control…

No dark sarcasm in the classroom…

Teacher, leave them kids alone!"

Причем за этим молодежным бунтом стоят вполне определенные и подлинные причины. Академик А.В.Ахутин в статье "Что значит "учить культуре?" в следующих словах выражает проблему европейской концепции образования: "Учитель как преподаватель знаний по сути своего дела антикультурен, сколько бы ни уверял в понимании значимости Культуры, сколько бы ни громоздил культурных знаний, с какой бы живостью их не "изображал". Первым делом – своим собственным делом – учитель как преподаватель знаний учит тому, что все в порядке: есть Учитель (ср. с еврейским образованием: есть Ученик, "талмид хахам".- А.Б.). Есть добытый в мучениях вековой опыт человечества, им представляемый. Стоит только внимательно слушать и слушаться, и вы научитесь считать, читать, писать, излагать свои мысли, понимать, познавать, устраивать, творить – словом, всесторонне образуетесь и разовьетесь, станете культурными людьми… Только не отвлекайтесь, прекратите на время свои игры, перестаньте болтать с соседкой, вырезать на парте неприличные слова, считать ворон, воображать себя Шварцнеггером… А что если в такой схеме вообще не найдешь ни культуры, ни человека, ни знаний, ни даже навыков? Что, если человек существует не только и не столько в качестве продолжения, что если он каждый раз начинается в качестве человека только тогда, когда он начинается с самого начала, с того начала, где мир опять не освоен? … Не значит ли все это, что только в том счастливом случае, если мы научимся у учеников быть всего лишь учениками, если сумеем принять всерьез собственных "шварцнеггеров", если начнем слышать неприличие собственных слов, заметим безнадежную отвлеченность нашего учительского внимания от таинственного ребенка и не менее таинственного предмета – только тогда может забрезжить надежда, что нам – нам самим – приотворится дверца и в те исторические измерения человеческого бытия, которые именуются культурами?... Где учитель вместе и наравне с учениками открывает уши и глаза навстречу странной, невозможной реальности, там и происходит тот "прорыв в саму реальность", который, собственно, и называется культурой."

ТАНАХ и Илиада

Школярский бунт часто является протестом именно против этой учительской позы, протестом против мертвенности, формализованности знаний, и при всей своей неконструктивности этот бунт очень симптоматичен. Но возможна ли не бунтарская, а собственно культурная альтернатива процессу обучения? Ахутин пишет: "Культура – это не громоздкое и экзотическое прошлое, которое, уверяют нас, нужно знать, чтобы быть – зачем-то – культурным человеком. По-настоящему – как культура – она живет только в настоящем. "А я говорю: вчерашний день еще не родился. Его еще не было по-настоящему. Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяет исторический Овидий, Пушкин, Катулл" (О.Мандельштам). Тем более культура – это не склад кем-то старательно отобранных (или как-то самих собой сложившихся) безличных норм или усредненных (педагог скажет, конечно, универсальных) знаний."

Приведя высказывание Осипа Мандельштама как образец единственно верного отношения к культуре, Ахутин, по-видимому, не подозревал о его глубинной еврейской природе. Евреи всегда "снова хотели" Моше и Аарона, Давида и Шломо, Элиягу и Элишу, равви Акиву и равви Шимона бар Йохая. В этом ядро национально-религиозной жизни евреев. Просто Мандельштам отнесся к Овидию, Пушкину и Катуллу так же, как миллионы его собратьев на протяжении веков относились к героям своей истории и культуры.

Изучая Гемару, еврей погружается в дискуссии обожаемых им танаев и амораев, переносится в глубь веков, превращается в живого соучастника животрепещущих обсуждений тех слов, которыми был создан мир. В этом смысле свидетельство Мандельштама чрезвычайно ценно, хотя и говорит не в его пользу. Можно понять, что, когда "раз или два в жизни" будущего поэта "возили в синагогу, как на концерт, с долгими сборами…", то "от того, что он там видел и слышал, он возвращался в тяжелом чаду". Это понять можно. Гораздо труднее понять, как заметив Овидия или того же Гомера (исключительно через текст), он (через тот же текст) не заметил царя Давида и пророка Исайю? Почему его исконно еврейское отношение к тексту сохранилось лишь по отношению к тексту нееврейскому, тексту эллинскому?

Может быть, просто потому, что ТАНАХ – это больше, чем поэзия? Потому что его присутствие в настоящем столь могущественно и очевидно, что не требует никакого читательского усилия?

Всерьез отнестись к "Илиаде" – это значит сказать:

"Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей прочел до середины:

Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,

Что над Элладою когда-то поднялся"…

Всерьез отнестись к ТАНАХу - это значит собрать чемоданы и подняться в Эрец Исраэль. Во всяком случае, так было во времена Мандельштама, и в значительной мере – вопреки предательству израильской политической элиты - остается и сегодня.

К содержанию

© Netzah.org